Прочитал недавно статью протоиерея Александра Салтыкова о современной иконописи, о том, как легкомысленно и вольно стали у нас относиться к написанию икон, как легко стали вносить элемент «личного творчества», размывающий канонические рамки и открывающий свободу человеческому эгоизму и самомнению…

Сложная это, конечно, но важная тема. Мы дошли до того, что заготовки для вышивания бисерных, например, икон, выкладывают в интернете люди, судя по всему, далекие от понимания элементарных правил иконописи. И вот несут и несут эти «самодельные» иконы в храм, и мы, священники (а я, думаю, такой не один), освящаем и освящаем эти «душевные» изображения со вздохом снисхождения, при условии соблюдения хотя бы элементарных канонических правил… Освящаем, по совести говоря, просто жалея людей и снисходя к простоте и искренности тех женщин (в основном), которые хоть таким образом приобщаются богомыслию и церковной жизни.

Можно быть строгим, конечно, и гнать взашей всех самозваных изографов, но принесет ли это результат?

Иногда приходится освящать такое изображение просто как «благочестивую картину» с терпеливым объяснением, почему это изделие нельзя назвать иконой. Можно быть и строгим, конечно, и гнать взашей всех самозваных изографов, но принесет ли это результат? То есть послужит ли это главной цели всего нашего служения – освящению человека и приобщению его церковной жизни? Вопрос. Потому что строгость зачастую уместна именно там, где присутствуют хотя бы элементарные представления о духовном трезвении, смирении и послушании. Иначе все ваши строгости просто отбросят человека от порога храма на многие годы, если не навсегда. Увы, и такое бывает.

Но, несомненно, все названное – это признаки всеобщего нашего оскудения, духовной расслабленности. Чтобы еще раз все мы задумались о том, какое это великое и даже страшное по своей ответственности делание – написание икон, – расскажу одну историю: и трезвящую, и горькую, и страшную даже, но, думаю, необходимую в наше беспечное, расслабленное и, главное, не осознающее своей расслабленности, время.

***

Лет пять назад меня познакомили с пожилой одинокой художницей, которая изготавливала изумительные по красоте бисерные иконы, а, точнее, ризы к ним. Сразу оговорюсь, что это совсем не то, что можно себе представить, когда заходит речь о бисерных иконах. Начнем с того, что сама Зоя Николаевна (так ее звали) была заслуженным художником Украины и профессиональной вышивальщицей. Кроме того, она была человеком исключительно совестливым, аккуратным и даже педантичным во всем, что касается качества работы. И это при том, что у нее в ту пору, когда я познакомился с ней, было уже очень плохое зрение и работала она в очках с мощными диоптриями при ярком свете настольной лампы, а дело имела не с обычным бисером, а с каким-то особенно мелким, представленным к тому же широчайшей палитрой всевозможных цветов и оттенков. В отношении каноничности самого́ изображения она была, как я уже сказал, в высшей степени ответственна и даже щепетильна, но… И вот здесь начинается то самое – горькое. Потому что Зоя Николаевна была, скажем так, человеком маловоцерковленным. Я отдаю себе отчет в том, что это странный термин, но тем не менее… То есть она имела веру «в душе», изредка посещала храм (без исповеди и причастия), неплохо знала епархиальную жизнь и была знакома с многими церковными людьми, но это все было в большей степени проявлением ее культурной, душевной деятельности.

Зоя Николаевна была сиротой от рождения, воспитанницей детдома и с трудом, что называется, выбилась в люди, прошла все степени художественного образования, вышла замуж за уважаемого и ученого человека, родила сына… Но счастье, как говорится, длилось недолго. В трудные девяностые годы Зоя Николаевна вышла на пенсию, овдовела, осталась одна с сыном, практически без средств к существованию, а сын постепенно, как я понял, пошел «вразнос», приобрел черты девиантного поведения и в конце концов сделался «постоянным прихожанином» психиатрической клиники.

Потом он, какими путями – уж не знаю, оказался в Испании, и вот я застал Зою Николаевну в тот период ее жизни, когда она, столкнувшись с мошенничеством и обманом, потеряла «профессорскую» квартиру и оказалась в старом послевоенном доме, в довольно убогой квартирке одна-одинешенька и зарабатывала исключительно тем, что, теряя остатки зрения, изготавливая ночи напролет эти свои иконы с тем, чтобы собрать хоть что-то и отправить в Испанию болящему сыну. Это то, что я узнал от нее, а в остальное не считал для себя возможным вникать. Мне только захотелось как-то помочь, поддержать ее, и я заказал большую икону Божией Матери «Казанская» для нашего Почтовского храма.

Первое, что можно было услышать, зайдя в гости к Зое Николаевне, – это чрезвычайно громко и непрестанно работающий телевизор

Здесь и состоялась наша первая встреча с Зоей Николаевной у нее дома. И вот что меня сразу поразило. Ну, во-первых, ее порядочность и профессионализм, а также незлобие по отношению ко всем, кто ее обманул, обидел и т.д. Это все, несомненно, делало ей честь, но было и то, что вызывало горький вздох и желание как-то донести неприемлемость такого отношения к делу. А именно – первое, что можно было услышать, зайдя в гости к Зое Николаевне, – это чрезвычайно громко и непрестанно работающий телевизор. Я знаю, что это свойственно многим пожилым и особенно одиноким людям – сохранять «звуковой фон», дающий ощущение полноты жизни. Но многие благочестивые миряне, бабушки и дедушки, по крайней мере, слушают церковные каналы «Спас» и «Союз». У Зои же Николаевны беспрестанно транслировались какие-то совершенно бессмысленные и беспощадные ток-шоу. Я не мог понять, как можно совмещать весь этот инфернальный нарратив с ответственной работой изографа и честно не раз говорил об этом Зое Николаевне, но она отговаривалась тем, что это «просто фон» и что она так привыкла. И продолжала работать под аккомпанемент всевозможных скандальных дрязг и разборок.

К тому же Зоя Николаевна курила давно и беспросветно, о соблюдении поста я и не говорю… Словом, были вещи, просто недопустимые с точки зрения соблюдения, скажем так, аскетических правил иконописца, о чем я честно и по возможности деликатно старался Зое Николаевне напоминать, но она меня точно не слышала. И даже не было в этом какого-то упрямства или сознательного противления, а просто она не способна, казалось, была воспринимать серьезность и важность этих увещеваний. Все-таки Зоя Николаевна была очень своеобразный человек: светский, со сложившимся характером и едва начинающий вникать в духовную жизнь, несмотря на то, что, как я уже сказал, «наружную» сторону церковной жизни она знала неплохо.

Я переживал по поводу этих всех нестроений, но мне и помочь ей хотелось, и поэтому я икону все-таки заказал. Тем более что знал, что работает Зоя Николаевна преимущественно по ночам. А по ночам, думал я, все-таки не так уж настырно скандален и развязан наш эфир, который ищет в первую очередь рейтинг и аудиторию, а какая уж аудитория ночью…

Я не специалист в иконописи, но чисто эстетически это изображение было просто изумительно!

Через некоторое время Зоя Николаевна позвонила и сказала, что икона готова, и я могу ее забрать. Что сказать, я не специалист в иконописи, но чисто эстетически это изображение было просто изумительно! Очень красивая получилась икона. Я поблагодарил, искренне выразив свое восхищение, заплатил собранные прихожанами деньги, причем Зоя Николаевна еще несколько икон, хоть и меньшего размера, но тоже высокого качества, передала нам в дар. Такой вот она была – действительно щедрой души человек…

Прошло время, и вот кто-то их наших прихожан задумал «в пару» к этой Казанской иконе заказать икону Спасителя. Причем кинули клич и стали собирать средства без моего ведома, не посоветовавшись, так что вышло небольшое недоразумение. Но я уступил. Прихожане продолжили сбор средств, а я созвонился с Зоей Николаевной и заказал ей изготовление новой иконы. Потом мы еще уточняли какие-то параметры, внешний вид и т. д.

Но изначально что-то с этой иконой пошло «не так»…

Работа продвигалась труднее, медленнее, чем с первой, так что затянулась она даже не на недели, а на месяцы. Помню, что я уже даже стал звонить Зое Николаевне и осторожно выведывать, как идут дела. Я чувствовал, что есть какое-то препятствие, догадывался, что причина, возможно, заключается как раз в несоблюдении тех самых «аскетических» правил, но ничего уже не мог поменять.

В какой-то момент мне пришло на сердце предложить Зое Николаевне поисповедоваться и причаститься. Здесь надо сказать, что она хоть и исповедалась и причащалась, но очень давно, чуть ли даже не однажды в жизни. Да и вообще – очень сложное, непростое у нее было отношение к собственно церковной жизни. Во многом это было связанно с теми разочарованиями, огорчениями и даже явным обманом со стороны «церковных людей», о чем она рассказывала и что внушило ей на долгие годы недоверие и настороженность в отношении всего церковного, кроме непосредственно сферы ее деятельности, то есть изготовления икон.

Словом, мне как-то удалось уговорить ее мало-мальски подготовиться к исповеди и причастию. «Мало-мальски» – это не то, чтобы «спустя рукава», но в малую меру ее разумения, сил и возможностей… Она готовилась как могла, и я в какой-то момент приехал, поисповедовал и причастил ее. А через пару недель она позвонила мне и радостно сказала, что икона почти готова, и надо только, чтобы я пришел и посмотрел на нее и уточнил кое-какие детали. Я приехал, взяв с собою оговоренную сумму, решил сразу заплатить, тем более что знал, что Зоя Николаевна нуждается и собирается сделать очередной перевод сыну.

Я приехал. Зоя Николаевна приняла меня, как обычно, радушно. Показала икону, которая действительно была почти готова. Конечно, я был рад, что работа заканчивается. С тем мы и попрощались с ней до скорого свидания. Было это в конце марта.

Со 2 апреля Зоя Николаевна перестала выходить на связь, и через пару дней мне позвонила встревоженная соседка

А со 2 апреля она перестала выходить на связь, и через пару дней мне позвонила встревоженная соседка и спросила, не знаю ли я, где Зоя Николаевна и почему не отвечает на звонки. Я рассказал все, что знал. А еще через день та же соседка сообщила страшную новость: Зоя Николаевна обнаружена мертвой в своей квартире. Соседка старалась как-то дозвониться до нее сначала, потом обзвонила немногих знакомых и, наконец, решилась обратиться в полицию… Когда взломали дверь, обнаружили Зою Николаевну лежащей на полу в той самой комнате, где она работала.

Причина смерти пока была неизвестна. Соседка только говорила, что за пару дней до того, как исчезнуть со связи, Зоя Николаевна почувствовала себя неважно (как она думала, «отравившись курицей»), но потом вроде все прошло… Отравившись курицей… Великим постом… Как же горько мне было это слышать! Но что поделаешь… Что есть, то есть… В конце концов причиной смерти определили что-то вроде «сердечной недостаточности», и через несколько дней Зою Николаевну отдали из морга для погребения. Соседка, будучи ее доверенным лицом, взяла на себя инициативу по организации похорон.

Конечно, я захотел Зою Николаевну отпеть. Но в сам день ее погребение произошло событие, из ряда вон выходящее и, я бы сказал, «мистическое». А именно, буквально за два часа до похорон на симферопольском кладбище Зои Николаевны у меня «по требе» выпало другое отпевание – за городом, в окрестностях села Приятное Свидание. Помню, что добирался я с трудом на своем Опеле по размытым весенней распутицей сельским дорогам.

Приехал, поставил машину на пригорочек, отпел почившую и вернулся к машине. Тут надо сказать, что у меня износились стойки крышки багажника, то есть настолько, что совсем не держали крышку, но если машина стояла на ровном месте, то я открывал крышку багажника до упора, и она держалась. На этот же раз машина стояла под наклоном, и я этого не учел. Как обычно открыл крышку, стал укладывать в багажник свой требный портфель и вдруг почувствовал сильный удар в голову. Это было так неожиданно, что я не сразу понял, что меня рубанула захлопнувшаяся крышка багажника. Странная, нелепая ситуация. Я растерялся и в первый момент, когда кровь стала заливать глаза, не мог понять, что мне делать. Но потом взял немного святой воды из требной бутылочки, омыл рану, прикрыл ее носовым платком, нахлобучил сверху скуфейку и поехал, не зная еще, куда и как. Ехал и думал: вот те на… через сорок минут мне нужно быть на Абдале (Симферопольское кладбище) и отпевать Зою Николаевну, а тут такая оказия, как будто или меня Господь наказует, вразумляет с любовью за что-то, или бесы ополчились, противятся отпеванию Зои Николаевны. А, может быть, и то, и другое…

Все же я решил заехать домой. Матушка моя залила рану перекисью водорода, сделала марлевую повязку, так что я стал похож на Шарикова из известного фильма, и в таком виде поехал на кладбище…

На отпевании присутствовало человек пять, не больше. Соседка, давний друг-художник Зои Николаевны, местный краевед Олег Широков, который меня и познакомил с ней, и давние ее друзья – Владимир и Зоя.

Лицо Зои Николаевны в гробу было страдальческим, и я подумал, что кончина ее, похоже, не была «безболезненной, непостыдной и мирной»…

Лицо Зои Николаевны в гробу было страдальческим, и я подумал, что кончина ее, похоже, не была «безболезненной, непостыдной и мирной»… Горько было об этом думать, но утешало то, что за пару недель она все-таки поисповедовалась и причастилась, изъявляя желание дальнейшего воцерковления. Ну, и обнадеживала мысль, что, возможно, страдальческой, мученической кончиной Зоя Николаевна омыла многие свои грехи и прегрешения, в том числе и те, о которых мы говорили выше…

После похорон я попросил соседку, когда и если это будет возможно, передать мне ту самую икону Спасителя, которую Зоя Николаевна делала для нашего храма. Через пару дней соседка позвонила и сообщила некоторые, прямо скажем, криминальные подробности смерти Зои Николаевны. А именно, оказалось, что у нее пропали все деньги, а также иконы: и те, что были в работе, и готовые, которыми были увешаны стены второй, «нерабочей» комнаты, куда соседка в день обнаружения Зои Николаевны не заходила. Я спросил у соседки, почему же она сразу не обратилась с заявлением в правоохранительные органы, и она призналась, что просто побоялась «связываться», подумав, что, возможно, сами работники полиции это все и изъяли. Я со своей стороны тоже позвонил знакомому юристу и посоветовался с ним. Но и он сказал, что нужно было сразу, в присутствии понятых, заявлять о своих претензиях, а сейчас уже поздно – поди разберись. Дело темное…

Прошло несколько месяцев, и вот из епархии пришло извещение, что задержана группа налетчиков, промышлявших преимущественно кражей и грабежом церковного имущества. Задержали их в Белоруссии, но по предварительным данным эта группа орудовала и в Крыму. Так что нас – приходских священников – просили сообщить, если кто-нибудь пострадал от вероятных действий этих «церковных» преступников.

Я хотел было рассказать свою историю, но подумал: даже если это так, и разбойники ограбили и убили Зою Николаевну, даже если где-нибудь всплывет наша икона или другие иконы Зои Николаевны, правильно ли я поступлю, именно как священник, если «приложу руку» к усугублению наказания этих людей? Вопрос только кажется праздным, а на деле ведь Сам Господь сказал: «Мне отмщения, и Аз воздам» (Рим. 12: 19). Я подумал об этом и не стал ничего сообщать, предал все в руки Божии. Только помолился о тех разбойниках, что, если они в самом деле причастны к этому делу, чтобы Господь привел их к покаянию и исправлению жизни.

Ну вот, собственно, и вся история.

О Зое Николаевне я молюсь по любому удобному случаю и всякий раз думаю: может быть, и моя вина есть в том, что с ней случилось? Может быть, я был недостаточно строг в требовании соблюдения тех самых канонических правил? Может быть, надо было даже отказаться от сотрудничества с этой замечательной вышивальщицей, если она не готова была к соблюдению этих правил?.. А, с другой стороны, я думаю: ну что бы вышло?.. Отказал бы я ей в помощи, и неизвестно еще, послужило бы это ей на пользу… Да и избежала бы она той горькой участи, которая ее постигла?..

Эта история заставляет меня снова и снова задуматься о нашей всеобщей беспечности в отношении духовной, церковной жизни

Вопросы, вопросы, а ответов на них, ясных и исчерпывающих, – нет. Но в любом случае эта история заставляет меня снова и снова задуматься о нашей всеобщей беспечности в отношении духовной, церковной жизни, где всякое небрежение и легкомысленность, тем паче входящие в привычку, грозят обернуться страданием и бедами, неизбежными и необходимыми даже ввиду высоты нашего призвания. Потому что лучше нам здесь, на земле, пережить «очистительное наказание», нежели лишиться благодатной вечности.

Прошу молитв о приснопоминаемой рабе Божией Зое.

Прости всех нас, Господи, вразуми, очисти и освяти!

Священник Димитрий Шишкин

Кирюшку мы увидели в какой-то социальной группе по детям-сиротам. Ножки у него не ходили, но на видео от его лица шло такое сияние радости жизни, в речи его сквозил такой ясный ум и доброта, что наше сердце просто замерло. Мы прошли школу приемных родителей, собрали нужные документы и забрали Кирюшку домой.

А так как у нашего сына стоял шунт, который не давал лишней жидкости скапливаться в голове, то раз в год мы ездили на осмотр в Москву к нейрохирургу Дмитрию Юрьевичу Зиненко. Этот такой удивительный верующий врач, который оперирует детей-сирот: уменьшает им головы, ставит шунты, направляет на грамотную реабилитацию – и дети расцветают, начинают говорить и ходить. А значит, у ребенка появляется шанс попасть в семью.

Так вот, сидим мы, ожидаем приёма. Кирюшка смеется на руках, радостно болтает, хлопает в ладоши. И тут по коридору проходит медсестра. И удивленно так:

– Ой, а это же наш Кирюша! Он у нас так долго в реанимации лежал, только няня Галина Валентиновна его и спасла своей любовью.

Мы внимательно расспросили медсестру о спасительнице нашего сына. Оказалось, что Галина Валентиновна – это няня из детского дома Кирюши.

– Часто детские дома не предоставляют ухаживающих, и сироты лежат в больнице одни, – рассказывала нам медсестра, – тут некого винить. Детей в детдоме полно, на всю группу три-четыре нянечки, зарплата копеечная. Кому охота неделями лежать с сиротой в больнице. Лежат эти малютки одни, молчат. Плохо им, больно – они все молчат. Жалко их. А вот Галину Валентиновну мы хорошо все знаем – примелькалась в отделении: она всегда ложится даже с самыми тяжелыми детьми. Вашего вот Кирюшку все на подушку свою клала, гладила и приговаривала: «Ты только выздоравливай, касатик, а уж мама тебя обязательно найдет!». Все процедуры, все уколы и горькие лекарства – все она с ним, с лаской, с теплотой такой, и вот малыш-то ваш и выкарабкался. Вон как расцвел!

Естественно, после такого рассказа нам захотелось найти эту нянечку. Мы навели справки в Доме ребенка, нам дали её телефон и вот мы уже у неё в гостях в крохотной квартирке-«хрущевке».

Галина Валентиновна оказалась пожилой энергичной женщиной, с плавной речью и живыми глазами. Во всех её высказываниях не было какой-то глубокой психологии или богословия – только мудрость Большого сердца.

– Вы первые, кто меня нашел. 25 лет работаю в Доме ребенка, а впервые могу встретиться с тем, кого выкармливала из бутылочки. Да, повезло Кирюше с вами, повезло.

Галина Валентиновна неторопливо наливает чай и рассказывает:

– В Дом ребенка я устроилась только потому, что он – рядом с домом. А началось все с того, что я родила ребенка-инвалида. «Дурачка», как называли его бабки у подъезда. Кособокенький, маленький, глупенький, он из тех детей, которыми никогда не будешь гордиться. Умственно отсталый. Все советовали его «сдать». Родить еще, здорового. Я и сходила в Дом ребенка посмотреть, как там и что. Тогда это еще можно было, пускали всех. И поняла, что я не хочу, чтобы мой ребенок, моя плоть и кровь, лежал и смотрел в потолок. Один.

Естественно, я, как и многие мамашки детей-инвалидов «истерила», обвиняла Бога, обвиняла мужа в бесчувственности. Мне казалось, что я одна на земле такая несчастная. Муж тоже страдал – но по-своему. По-мужски, молчаливо. Этого я тогда не понимала: что у каждого своя форма переживаний.

И родила я потом здоровую дочь, но и это не сделало меня счастливой. Мужа я довела своими упреками, и он ушел. Мужчинам же что главное – чтобы дом был кусочком рая последи ада. Местом, где ему не нужно было бы воевать.

И вот нужно было куда-то выходит на работу после второго декрета – и я вышла в Дом малютки. Зарплаты там у нянечек копеечные, свободные места всегда были.

В 90-е бандиты построили огромный храм около моего дома, и я все ходила туда с вопросом к батюшке: «Почему Бог так со мной? За что?». Батюшка досадливо покашливал, ничего вразумительного не отвечая. Тогда кто в попы-то шел, не больно образованные люди. Но от встречи с батюшкой мне было как-то спокойнее, в храме пахло чудом и каждый вторник я ходила туда на кружок – читать Библию, чтобы в конце прочтения каждой главы сказать, что в Бога я не верю. Говорила эту фразу и уходила.

Мне так хотелось этим православным испортить их благой идеал Бога, что я не пропускала ни одного занятия по Библии. И люди стали как-то уже даже меня ждать с моей фразой, при встрече здороваться и обниматься, у меня там завязались приятельские отношения, но Бог все также был далеко-далеко.

А на работе меня ждали молчаливые дети. Это дома ребенок вертится, смеется, агукает, икает, опять смеется. Плачет, когда ему скучно или больно. А в Доме ребенка они молчали. Привыкли, что на их плач никто не реагирует. И это было так. Но не потому, что мы, нянечки, какие-то бездушные люди. Нет. Просто физически не реально успокоить и утешить двадцать младенцев двум людям. Поэтому и приходилось детей подстраивать под эту молчаливую систему. Когда кричи – не кричи, не придут все равно. Кормление и смена подгузников – строго по расписанию.

А дома меня ждал мой умственно отсталый ребенок, мой «дурачок», который кое-как выучился говорить, стучать по кастрюлям, перебирать мои бусы и каждый раз кособоко ковылял мне навстречу, сияя улыбкой.

Я снимала обувь, сажала его на колени, прижималась губами к его макушке, которая так вкусно пахла, и замирала от счастья… Он тоже сидел неподвижно, сидел долго, не умом, а сердцем понимая, что вот прямо сейчас мама рядом с ним заряжается силой и радостью, а он сам – согревается в её любящих объятьях.

А на работе все те же молчаливые дети, которые спустя полгода как-то заставили биться моё замороженное сердце.

На занятия по Библии я теперь ходила с другой фразой: «Дети-сироты – это ваш персональный позор, православные». Мне пытались собирать памперсы, игрушки, одежду. Но наш Дом ребенка был городской, его прекрасно финансировали, была своя система спонсоров.

Детям нужны были родители. Дети умирали без родителей. В нашем Доме ребенка умирали от тоски абсолютно здоровые младенцы. Они словно знали, что никому не нужны и жить им незачем.

Мне ребенка не давали – в мою-то однушку, да с нищенской зарплатой. И тогда я поразмышляла: что еще я могу сделать для этих брошенных детей? А ничего. Просто выполнять свою работу честно. И если руководство посылало ребенка на лечение или обследование – я всегда ехала. Потому что пролеченного и обследованного ребенка быстрее заберут с семью.

Тут Галина Валентиновна прервалась и ласково погладила нашего сына по голове.

- А Кирюшка ваш, да. Он мой внучок. Я так его и называла. Я знала, что даже с неходячими ножками его заберут. Потому что он – свет. Как и мой больной ребенок всю жизнь для меня был и остается светом. Мне потом батюшка сказал, что святой Иоанн Крондштадский советовал: «Когда тебе плохо – иди к тому, кому еще хуже». Вот и весь совет. Для всех несчастных людей. Замерзает душа наполовину от боли – иди к тому, который почти до пяток промерз. Начнешь для другого чего-то делать – и в действии-то и согреешься!

И никогда не нужно на себя брать роль Бога. Никогда – решать кто и чего достоин. Пришла к нам как-то в детский дом маленькая лохматая женщина и говорит: «Дайте мне самого больного ребенка. Потому что здорового я не заслуживаю». Директор посмотрела на нее и говорит – да разве такая странная сможет вырастить ребенка? И отказала ей. А та в прокуратуру письмо написала. Оказалось, что эта худенькая 45-летняя женщина – талантливая педагог, которая всю жизнь работала с даунами, успешно с ними занималась, обучала речи, различным навыкам, устраивала на работу. А мы-то по внешности судили. Она потом несколько больных детей усыновила и выходила их, вырастила таких красавцев-парней. Мне внучки показывали в интернете.

Так что всегда, когда приходит пара на знакомство с ребенком, то выходит наш врач Дома ребенка, озвучивает все диагнозы ребенка и самый плохой прогноз по здоровью. Потому что люди должны быть предупреждены, чтобы не возвращали потом детей. И потом врач уходит и оставляет женщину подумать немного. Тогда я остаюсь рядом с женщиной, которая задумчиво смотрит на сироту и говорю: «Ты сердце слушай. Оно никогда не обманет. Легко не будет – это точно, но в жизни появляется полнота, когда идешь по дороге жертвенной любви».

Потом Ольга с Алексеем в благодарность поставили пластиковые окна в «хрущевке» Галины Валентиновны. Они смотрели, как сияют новенькие окна, а женщина в окнах неторопливо собирается на свой «кружок Библии», который никогда не пропускает. Они смотрели, вдвоём обнимая своего спящего сына, понимая, что никто и никогда не сможет сполна воздать за всю доброту и мудрость этой женщины.
Только Господь.

Согласно закону о тайне усыновлении имена героев этой реальной истории изменены. Мы сохранили только имя няни из детского дома – Галины, чтобы на Литургии вы помолились о ней, а также помянули в молитве тысячи сирот, лишенных спасительного тепла и любви родителей. Да покроет их Богородица Пресвятым омофором и поможет обрести семью!

Елена Янковская